Сергей МАКЕЕВ
| Генерал граф В.И. Красинский – храбрый воин и, возможно, родоначальник «черного юмора» в России | |
| Любил приврать и литератор Павел Свиньин. Эту его склонность высмеивали Пушкин, Измайлов и Писемский | |
Русские «предки» и «потомки» знаменитого барона Мюнхгаузена
Мой первый очерк в «Совершенно секретно» назывался «Кто же вы, барон Мюнхгаузен?
В Германии считают, что рассказы Мюнхгаузена основаны преимущественно на местных охотничьих байках. А я уверен, что вдохновение он черпал в России. В самом деле, в нашей стране случаются вещи такие невероятные, что порой кажется: у нас что не выдумай, все может оказаться правдой!
Завиральные истории Мюнхгаузена, если охарактеризовать их совсем кратко, – это веселое бескорыстное вранье с единственной целью развлечь слушателей, да и самому позабавиться.
В России всего в избытке, и самозабвенных врунов тоже. Тут у Мюнхгаузена нашлись не только последователи, но даже, возможно, предшественники.
С солдатской прямотой
В России Мюнхгаузену везло на приключения – забавные и подчас довольно рискованные. И со временем он понял: жить в России опасно, но зато не только жить, но даже умирать здесь – интересно. Однажды на параде в Санкт-Петербурге у одного солдата случайно выстрелило ружье, причем не пулей, а шомполом – его тогда хранили в стволе; шомпол просвистел над ухом Мюнхгаузена. Вероятно, этот эпизод превратился позднее в рассказ Мюнхгаузена о том, как он подстрелил шомполом стаю куропаток, причем они не только нанизались, но даже поджарились на раскаленном шомполе, как на вертеле. История про бешеную шубу также имела реальную основу: в те годы императрица Анна Иоанновна боролась с разбойниками в окрестных лесах простым древнеславянским способом – выжигала леса дотла. Известно, что именно лесные пожары способствуют распространению бешенства среди животных, поэтому встреча с бешеной собакой на петербургской улице была тогда явлением нередким.
Но с настоящими русскими врунами Мюнхгаузен познакомился, уже когда оставил службу при дворе и поступил в армию. Допустим, сидел поручик фон Мюнхгаузен в своей палатке и слушал, как у костра русские солдаты травят байки. Иногда и латышские крестьяне, привозившие фураж в лагерь (полк стоял под Ригой), принимали участие в состязании лгунов-весельчаков.
«Шел я лесом, смотрю, на елке вместо шишек бобы растут, – рассказывал латыш. – Посадил я один боб, а он начал расти по сажени в минуту, и скоро до облака дорос. Сел я на облако и давай по небу кататься…»
«Это что! – вступал солдат-кирасир. – Раз посадил я горошину, а гороховый стебель до Луны дотянулся. Залез я туды, хожу, серебряные камушки собираю. А как обратно попасть? Гороховый стебель-то засох. Насобирал я паутины, ее на Луне много, свил веревку и начал вниз спускаться. Высоко над землей веревка кончилась. А я, не будь дурак, вверху обрежу, внизу привяжу. Да тут ветер поднялся, раскачал меня и швырнул в болото. Сижу я в трясине по шею. На мое счастье утка свила на моей голове гнездо, я хвать ее за лапы, она взлетела и вытянула меня из болота!»
«А со мной такой был случай, – подхватывал другой кирасир. – Поехал я верхом на лошади в лес по дрова. А топор на поясе болтался, тюк-тюк, и перерубил лошадку пополам. Так я на передке три года ездил, потом гляжу – на одном дальнем лугу задок моей лошадки пасется. Я взял ивовый прут и пришил задок к передку, и еще три года на той лошадке ездил!»
Мюнхгаузен слушал да мотал на ус. А потом, приехав в Германию, с успехом исполнял устные импровизации о своем путешествии на Луну по стеблю боба, о чудесном спасении из болота, о лошади, разделенной надвое створками ворот…
Мюнхгаузен вернулся в Россию уже в качестве литературного героя еще при жизни своего создателя. И не случайно первые русские книги о его приключениях назывались в духе народных небывальщин: «Не любо – не слушай, а врать не мешай». Под таким названием книга о Мюнхгаузене выходила почти полвека, и авторы-составители прибавляли к рассказам Мюнхгаузена немало русских побасенок. Например, такую:
«Как-то я принес с охоты много дичи и, между прочим, мертвую лисицу. Мой псарь снял с нея шкуру и ушел. Через несколько минут я вошел зачем-то в кухню, смотрю: лисица-то жива, и что ж бы вы думали? Надевает себе преспокойно свою снятую шубу! Одна лапа в рукаве, а другая уж на готове…»
С этих пор у российских вралей появился литературный образец, их стали называть «русскими Мюнхгаузенами».
В правление Екатерины II прославился веселыми фантазиями князь Дмитрий Евсеевич Цицианов. Он был потомком грузинских князей, его предки и родственники верой и правдой служили русскому царю, добились чинов и поместий. Дмитрий Евсеевич вел жизнь праздную, а более всего любил блеснуть перед обществом остроумной историей. Современник писал: «Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах. Возьмите, например, князя Цицианова». Вот несколько его рассказов.
«У нас в Грузии очень выгодно держать суконную фабрику, потому что нет надобности красить пряжу: овцы родятся самых разных цветов. Ах, какая прелестная картина – овцы на склоне горы играют всеми цветами радуги!»
«В моей деревне одна баба разрешилась от бремени семилетним мальчиком. Вообразите, сей мальчуган, вместо того, чтобы заплакать, тотчас пробасил: мать, водки давай!»
«Однажды князь Потемкин хвалился своей шубой, легкой, как пух. А я ему сказал, что моя шуба еще легче. «Так доставь ее мне сейчас же!» – потребовал князь. Я поехал домой за шубой, возвращаюсь и вижу, что Потемкин стоит у окна, задумавшись. Я потихоньку накинул ему шубу на плечи. Тот через некоторое время оборачивается и спрашивает: «Где же твоя шуба?» – «У вас на плечах!» Представьте, как Потемкин был удивлен».
«В другой раз светлейший приказал мне доставить императрице в Царское Село горячий калач к утреннему кофию. Я вскочил на коня и поскакал с такой скоростью, что конец моей шпаги стучал по верстовым столбам, как по частоколу: та-та-та-та…»
Конечно, талантливый импровизатор должен уметь остроумно ответить недоверчивым слушателям. Как-то раз Цицианов говорил, что в Грузии процветает пчеловодство, потому что пчелы там размером с воробья, и они, мол, не жужжат, а щебечут как птицы. «А какие же у вас ульи?» – спросил один слушатель. «Ульи обыкновенные, как и в России», – простодушно ответил Дмитрий Евсеевич. «А как же туда влезают такие огромные пчелы?» Цицианов воскликнул: «Э! Ты думаешь везде, как у вас?! У нас в Грузии отговорок нету: хоть тресни, да полезай!»
Некоторые удачные шутки Цицианова впоследствии прилепились к другим известным персонам. Например, такая: князь приехал куда-то в сильный дождь. «Вы в карете?» – спросили его. «Нет, пешком». – «Как же вы не промокли?» – «О, я очень ловко пробираюсь между каплями». Этот анекдот в советское время рассказывали об А.И. Микояне, отличавшемся умением всегда выходить сухим из воды.
«Блестящий лгун» и другие
Есть у Пушкина несколько сатирических заметок в стиле пародийной «Детской книжки», и среди них коротенький рассказец «Маленький лжец»: «Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок: он не мог сказать трех слов, чтоб не солгать. Папенька его в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сражения…»
Этот же персонаж упомянут в другом пушкинском наброске: «Криспин приезжает в губернию NB на ярмонку — его принимают за ambassadeur. Губернатор честный дурак. — Губернаторша с ним кокетничает — Криспин сватается за дочь».
Вы, конечно, узнали сюжет «Ревизора», который Пушкин подарил Гоголю. Эту историю как раз и поведал «маленький лжец», он же Криспин, а на самом деле – Павел Петрович Свиньин, личность во многом примечательная. Дипломат, путешественник, исследователь, литератор, издатель, коллекционер и… милый лжец. Ему было о чем рассказать, но он всегда привирал – и устно, и в своих сочинениях. Эту его слабость знали решительно все; кроме Пушкина, этот грех Свиньина высмеяли поэт А.Е.Измайлов в басне «Лжец» и даже собственный зять – писатель и критик А.Ф.Писемский в книге очерков «Русские лгуны». Правда, Писемский вывел своего тестя под именем «N…», но не признать его невозможно – Свиньин собственной персоной. В начале очерка «Блестящий лгун» автор по-родственному защищает слабость своего героя: «Во лжи, как и во всяком другом творчестве, есть своего рода опьянение, нега, сладострастие; а то откуда же она берет этот огонь, который зажигает у человека глаза, щеки, поднимает его грудь, делает голос более звучным?..»
И вот гости собрались, все ждут рассказа господина N…, и он начинает не спеша. Описывает экзотические страны, в которых побывал, а когда вспоминает о местных красавицах, даже зажмуривается и целует кончики пальцев. Оказывается, по дороге в Тунис нашего отважного путешественника захватили в плен бедуины. Целых два года он провел в плену, пока его не выкупил александрийский консул – обменял пленника на… белого слона! Но и в плену господин N… не скучал – он женился, притом временно. На вопрос дам: «Как же это – временно?!» – рассказчик мгновенно нашелся: «Довольно странен обряд их венчанья: если вы женитесь на полгода, вас обводят полкруга, на год – целый круг, на два – два круга…» (Господин N…, видимо, наивно полагал, что и в мусульманских странах новобрачных обводят вокруг аналоя!) При последних словах присутствовавший среди гостей профессор вскочил и выбежал вон. Дома он хлопнул три рюмки водки одну за другой, и только после этого вступил с господином N… в бесконечный заочный спор…
Автору книги довелось будто бы присутствовать при соревновании двух лгунов – старого и молодого. Старик рассказывал, что купил на аукционе разобранный паркет – кучу дощечек. Искусный паркетчик собрал пол, и вышло изображение Бородинского сражения, притом с портретами всех генералов-героев. «Да как же по генералам-то ходить и танцевать?» – усмехнулся молодой человек. «Очень неловко!» – согласился старик. «Я тоже купил на аукционе часы, – поведал в свою очередь молодой лгун. – Не простые, а с будильником, который не звонит, а зовет человеческим голосом мою маменьку: вставайте, мол, Клеопатра Григорьевна!..»
В книге Писемского представлены не только знатные господа, но и простые русские помещики из глубинки. Помещик Брыкин рассказывал, например, что ехал однажды в санях по зимнику, и тройка провалилась под лед. А кони продолжали бежать подо льдом и… вынесли сани через соседнюю полынью. При этом сани наполнились рыбой!
Сыновья этого помещика, братья Брыкины, ехали в повозке с горы, кони понесли. Братья не растерялись и стали руками удерживать передние колеса – один с правой стороны, другой с левой. Так и остановили повозку…
Известно, что охотники и рыбаки – природные Мюнхгаузены. Не отставали от них и военные. Вспомним, что многие приключения славного барона связаны с военной службой. Некоторые российские Мюнхгаузены также носили мундир и эполеты. Например, полковник Тобьев, старый служака «времен Очакова и покоренья Крыма». В его репертуаре тоже были рассказы о шубе, доставленной Потемкину, и о том, как полковник чудесным образом защитился от дождя, но – в собственной, тобьевской интерпретации.
«Однажды князь Потемкин послал меня в Сибирь с наказом привезти сибирскую диковинку. Я полетел, как голубь, загнал сто лошадей, шесть троек положил на месте. Наконец, вернулся. Князь спрашивает: где же диковинка? Я разжимаю кулак – а на ладони соболья шуба!»
«Приехали мы с приятелем к театру. Дождь – стеной! Пока мой приятель шел от кареты к подъезду, промок насквозь. Я шел сзади. Слышит мой приятель свист позацди – что такое? Входим. С него вода ручьем, а я сухой. Потому что я своей тростью, как шпагой, отпарировал все капли дождя, да-с!»
Хвастливыми рассказами прославился граф В.И.Красинский, действительно храбрый генерал, служивший Наполеону, затем Польше, наконец и России. Рассказывая о своих подвигах, он входил в раж и украшал повествование невероятными подробностями. Как-то раз он, забывшись, обратился к своему адъютанту за подтверждением. Адъютант оказался человеком остроумным, ответил в тон генералу: «Не могу знать, ваше превосходительство, ведь я был убит в самом начале сражения!»
Некоторые рассказы Красинского окрашены в довольно мрачные тона; я бы назвал его родоначальником «черного юмора» в России. «Две приятельницы ехали в каретах навстречу друг другу, – рассказывал Красинский. – Когда экипажи поравнялись, дамы узнали друг друга, и одна из них бросилась к окну, не заметив поднятого стекла, пробила лбом стекло, и… ее голова скатилась к подножке кареты ее подруги…»
Лучшие истории барона Мюнхгаузена сочетают в себе остроумную выдумку и розыгрыш. Мы всегда чувствуем присутствие рассказчика, он поначалу убаюкивает нас правдоподобными деталями и вдруг «выстреливает» небывальщиной. И мы, хотя бы на миг, попадаемся на явную выдумку. И смеемся, так сказать, дважды: и над шуткой, и над собственной простотой.
В 1820-х годах в Санкт-Петербурге существовал целый кружок молодых шутников, дурачивших столичных зевак. Например, находят где-нибудь мертвецки пьяного, бросаются к нему с горестными воплями: «Ах, убили! Какое несчастье!» И тут же разносят по городу самые невероятные версии преступления. И вот уже на Петербургской стороне все знают, что известный мильонщик зарезан и ограблен – о ужас! – собственным племянником… А на Сенной толкуют, что это несчастный влюбленный свел счеты с жизнью из-за того, что отец его возлюбленной решил выдать ее за старика-графа. В доказательство этой версии шутники демонстрировали медальон с портретом девушки, который был зажат в окоченевшей руке несчастного… Когда же виновник переполоха приходил в себя в полицейском участке, смеялись все – и дурачившие, и одураченные. А пьяница возвращался в кабак, возле которого его и нашли.
Или, допустим, плывет по Фонтанке шляпа, унесенная ветром с головы какого-то ротозея. Шутники тут же принимаются за работу, и вот уже на всех мостах вниз по течению толпится народ. На Пантелеймоновском мосту рассказывают, что это шляпа чиновника, утопившегося с горя из-за того, что его обошли в чинах и наградах, в то время как его сослуживцы получили по «Станиславу»….
На Симеоновском мосту уверяли, что утопился молодой поэт, стихи которого жестокий издатель отказался печатать….
Не поэт, а купец, утверждали другие «знатоки»; он утопился оттого, что ему не достался богатый казенный подряд…
На Аничковом мосту говорили, что хотя шляпа мужская, но носила ее девушка. Она переоделась в мужское платье, чтобы бежать с любовником, но ветер унес шляпу, длинные волосы выдали беглянку, и разгневанные родители вернули ее в дом и посадили под арест…
У Обуховского моста твердили, что шляпа привязана к руке англичанина, который на пари плывет под водой от самого Прачешного моста…
Наконец, у Измайловского моста возобладала фантастическая версия, что эта шляпа – волшебная, плавает вечно, но никому в руки не дается; и что один горожанин попытался ее выловить, упал в реку и камнем пошел на дно…
Одна проделка кружка весельчаков наделала особенно много шуму и попала в газеты. Шутники распустили слух, что в Казанский собор привезут отпевать покойника с рогами и когтями. С утра несметные толпы народа начали собираться к собору. Явилась полиция, высокие чины увещевали людей, чтобы расходились по домам, но все без толку. Тогда вызвали пожарных с бочками и начали поливать толпу из труб… Мокрые и злые петербуржцы нехотя разошлись. Впоследствии в кофейнях знатоки обсуждали это событие и пришли к глубокомысленному выводу, что слух был пущен Аракчеевым, дабы отвлечь внимание общества от убийства его любовницы Настасьи Минкиной.
Байки из театрального склепа
Я очень люблю театр, причем, так сказать, со служебного входа: люблю актерские посиделки, байки и розыгрыши, когда артисты играют и дурачатся не для зрителя, а для самих себя, единственно из природной своей склонности к игре. Само собой, среди актеров всегда встречались настоящие Мюнхгаузены.
Известный трагик конца XIX века Николай Хрисанфович Рыбаков врал по всякому поводу, впрочем, и без повода тоже. Однажды в актерской компании он рассказывал: «Играл я в Нижнем, а через день должен был выступать в Казани. Как быть? И тут на Волге ледоход начался. Я взял в одну руку чемодан, в другую палку, ступил на льдину и понесся со страшной скоростью. Вдруг льдина треснула, я – прыг на соседнюю. Так с льдины на льдину – добрался до Казани на сутки раньше. Только жаль, ботинки замочил. Да вы спросите Васильева, он за мной увязался». Актер Васильев, действительно часто игравший с Рыбаковым, подтвердил: «Как же, помню. Только я не мог так ловко по льдинам прыгать. Ну, загримировался осетром и поплыл сзади!»
Если кто-нибудь напоминал Рыбакову его же анекдот, артист возмущался: «Ерунда! Врешь! Я никогда такой глупости не скажу… А вот, если хочешь, действительно интересный случай со мной был…» И загибал очередную байку. «Видел я плодородные земли такие, что воткнешь в землю спичку – чрез год сосновый лес стоит!» Комик Глушковский при этих словах заметил: «А я знаю места, где от одной спички не лес вырастает, а сразу спичечная фабрика!»
Когда Рыбаков видел новый театр, он говорил: «Это что! Вот в Москве начали новый театр строить: вобьют сваю в землю, и прямо на нее вторую, третью… Сорок свай друг на дружку стоймя вбили. Вдруг – из Парижа телеграмма: «Вы что творите? Одна ваша свая у нас в летнем саду из земли высунулась!» Наши остановились, конечно, новой войны с французом не хотят. Посоветовали им: вы сваю облепите статуей…» Артиста спросили: «И вы эту сваю видали?» – «А как же, видал! Только с нашей стороны, когда ее в землю вбивали».
Редким остроумием и изобретательностью отличался актер Петр Степанович Степанов. Артист он был невысокого полета, внешне невидный человек, в быту застенчивый и нерешительный. Но он преображался, когда начинал импровизировать. А если кто-то хотел его уличить во лжи, он выворачивался довольно ловко.
«Мюнхгаузеновское начало» проснулось в Степанове вот при каких обстоятельствах. Один петербуржский богач и меценат устроил званый вечер с роскошным угощением. После обеда все слушали вдохновенный рассказ полковника, воевавшего на Балканах, а Степанов скромненько сидел в уголку на краешке дивана. Полковник гремел, как полковая труба: «И вдруг вокруг засвистели пули. Смотрю, на меня летит целый отряд башибузуков. Что делать? Конь убит, вестовой убит. Я револьвер в одну руку, саблю в другую, спиной встал к дереву. Шесть пуль выпустил – шестерых уложил. Начал саблей махать. Вокруг меня гора трупов, а они все лезут. Чувствую, рука слабеет, удар неверен. Уж чую дыхание смерти… И вдруг – летит белый всадник на белом коне, в руке его меч. Налетел как вихрь на неверных, меч разит как молния! Я был спасен, бросился было к своему чудесному заступнику, но он исчез в одно мгновение… С тех пор я не знаю покоя, я все ищу этого светлого юношу: где он? Кто он?..»
Полковник умолк, возведя очи к потолку. Наступила торжественная тишина. И вдруг поднялся Степанов и твердо произнес:
– Это был я!
Полковник его чуть не убил. Зато после этого случая Степанов сделался любимцем не только в актерской, но и в любой веселой компании.
Однажды у Степанова пропала любимица – дворняжка Волчок. Актер рассказывал: «Говорю кухарке: ты упустила Волчка, поди, ищи, и без собаки не возвращайся, иначе прогоню! Сам пошел в театр, отыграл спектакль, вернулся домой и лег спать. Утром проснулся, слышу – голоса. Моя Анфиса кого-то отчитывает. Подошел я тихонько, заглянул в кухню, а там стоит мой Волчок на задних лапах, а кухарка ему внушение делает: «Шельмец ты этакий! Из-за тебя меня барин чуть с места не прогнал. Где ты шатался?» А Волчок ей и говорит: «В Гавани был»… Тут кто-то из слушателей заметил: «Это ты заврался, Петр Степаныч, где это видано, чтоб собака говорила!» Рассказчик и сам спохватился, и пояснил: «Понятно, не по-нашему сказала, а по собачьи: гав-гав, все равно ясно, что в Гавани!..»
Сергей МАКЕЕВ: www.sergey-makeev.ru, post@sergey-makeev.ru
Свежие комментарии