Перстень

В деревушке, состоящей не более как из десяти дворов, некогда жил небогатый дворянин Дубровин. Любил жену и ежегодно умножающееся семейство, словом, был счастлив; но судьба позавидовала его счастью.

Пошли неурожаи за неурожаями, он вошёл в большие долги. Часть его деревушки была заложена одному скупому помещику.

Нужно было заплатить долг; но где найти деньги? Дубровин бросился по соседям и везде слышал отказ.

Дубровин вспомнил, что не посетил одного, правда, ему незнакомого, но весьма богатого помещика. Этот Опальский был человек отменно странный. Имея около полутора тысяч душ, пятнадцать лет тому назад он приехал в своё поместье, но не заглянул в свой богатый дом, не прошёл по прекрасному саду, ни о чем не расспрашивал управителя. Среди обширного дикого леса он поселился в хижине, построенной для лесного сторожа.

Многие приписывали уединённую жизнь его скупости – он питался самою грубою пищею и пил одну воду. Другие остроумно подозревали его дерзким философом, вольнодумным естествоиспытателем, тем более что, по слухам, он то и дело варил неведомые травы и коренья, что в доме его было два скелета и страшный жёлтый череп лежал на его столе.

Дубровин решился к нему ехать. Наконец, он увидел отшельническую обитель Опальского.

Гость вошёл. В первой комнате не было никого. В углах стояли известные скелеты, стены были обвешаны пуками сушёных трав, на окнах стояли бутылки и банки с настоями.

Он решился войти в другую комнату – и увидел там пожилого человека в изношенном халате, сидящего к нему задом и занятого каким-то вычислением. Дубровин нарочно закашлял, но кашель его не был примечен. Бедность застенчива. Дубровин находился в самом тяжёлом положении. Ни на что не решаяся, он вертел на руке свой перстень; наконец, уронил его, хотел подхватить на лету, но только подбил, и перстень, перелетев через голову Опальского, упал на стол перед самым его носом.

Опальский вздрогнул и вскочил. Взял со стола перстень, с судорожным движением прижал его к своей груди. Он был высокого роста; редкие волосы покрывали его голову, живой румянец пылал на щеках; он в одно и то же время казался моложав и старообразен.

– Господи, да будет воля Твоя! – сказал он наконец. – Возвращаю вам ваш перстень… Что прикажете?

Дубровин, собравшись с духом, объяснил ему свою нужду.

– Вам надобно десять тысяч, – сказал Опальский, – завтра же я вам их доставлю.

– Помилуйте, вы возвращаете мне жизнь… Жена, дети опять с хлебом; я, она до гробовой доски будем помнить…

– Вы ничем мне не обязаны, – прервал Опальский. – Этот перстень даёт вам беспредельную власть надо мною… Он был моим… но что до этого?.. А теперь позвольте мне докончить мою работу…

Едучи домой, Дубровин был в неописанном волненьи. Удача, конечно, радовала его, но кое­что смутило его сердце. «Что это за перстень? – думал он. – Мне подарила его жена моя. Какие сношения были между нею и моим благодетелем?..» Всё казалось странным и загадочным Дубровину.

– Опять отказ? – сказала бедная Александра Павловна, видя мужа, входящего с пасмурным лицом.

– Мы счастливее, нежели ты думаешь, – ответил Дубровин. – Опальский даёт десять тысяч… Ты знаешь его?

– Знаю, как ты, по слухам…

– Только по слухам?.. Скажи, как достался тебе этот перстень?

– Мне подарила его моя приятельница Анна Петровна Кузмина.

Лицо жены было так спокойно, что все недоумения Дубровина исчезли. Он рассказал ей все подробности своего свидания с Опальским.

Александра Павловна сгорала любопытством:

– Непременно напишу к Анне Петровне, – теперь поневоле признается, видя, что мы знаем уже половину тайны.

На другой день поутру Опальский сам явился к Дубровину, вручил ему обещанные десять тысяч и на все выражения его благодарности отвечал вопросом: «Что ещё прикажете?» С этих пор он каждое утро приезжал к Дубровиным, и «что прикажете» было всегда его первым словом.

Дубровин прогуливался однажды с женою и Опальским по небольшому своему поместью. Они остановились у рощи над рекою. «Здесь бы, по-настоящему, должно было построить дом…» – обмолвился Дубровин. На другое утро крестьяне Опальского начали свозить лес на это место, и вскоре поднялся красивый, светлый домик, в который Дубровин перешёл с своим семейством.

Анна Петровна отвечала на письмо Александры Павловны, что и во сне не видывала никакого Опальского, что перстень был подарен ей одною из её знакомок, которой принёс его дворовый мальчик, нашедший его на дороге.

Дубровин расспрашивал об Опальском в его поместье. О нём знали только, что он родился в Петербурге, был в военной службе, наконец, лишившись отца и матери, прибыл сюда.

Народные слухи были занимательнее. Покойный приходский дьячок рассказывал жене своей, что однажды, исповедуясь в алтаре, Опальский громко каялся в ужасных преступлениях, признавался, что ему от роду 450 лет, что долгая эта жизнь дана ему в наказание…
Навещаемый Опальским, Дубровин бывал у него столь же часто. Однажды, не застав его дома, он стал перебирать лежащие на столе его бумаги. Одна рукопись содержала в себе следующую повесть:

Антонио родился в Испании. Родители его были люди знатные и богатые. Он был воспитан в гордости и роскоши. Две страсти – любопытство и любовь – довели его до погибели.

Несмотря на набожность, в которой его воспитывали, на ужас, внушаемый инквизицией (это было при Филиппе II), рано предался он преступным изысканиям: тайно беседовал с учёными жидами, рылся в каббалистических книгах.

Тут увидел он в первый раз донну Марию и… позабыл свои гадания. И она сначала казалась благосклонною, но мало-помалу он уверился, что лишь дон Педро де ла Савина владел её сердцем.

Он снова принялся за изыскания, приобщал к показаниям учёных свои догадки, и упрямство его наконец увенчалось несчастным успехом. Однажды вечером он испытывал новую магическую фигуру. Работа приходила к концу; но одного знака недоставало. Покой его наполнился странным жалобным свистом. Лёгкий прозрачный дух стоял перед ним, вперив на него туск­лые, но пронзительные свои очи.
«Чего ты хочешь?» – сказал дух голосом тихим, но от которого кровь стыла в сердце. «Хочу быть любим Мариею, но для меня этого мало. Хочу власти и знания: тайна природы будет мне открыта?» «Будет, – отвечал дух. – Следуй за своею тенью».

Двери отворились: тень пошла, Антонио за нею. Она привела его в глубокую уединённую долину, земля под ним вздрогнула, яркие огни стали вылетать из неё одни за другими; бесчисленными правильными рядами окружили его на воздухе. Пред ним возникла огненная купель. 3а нею поднялся безобразный бес в жреческом одеянии. По правую свою руку он увидел огромную ведьму, по левую такого же демона; адский хохот раздавался по временам вместо пения; страшны были знакомые слова спасения, превращённые в заклятия гибели…
Антонио упал в обморок, утро возвратило ему память, он взглянул на Божий мир – глазами демона: так он постигнул тайну природы, ужасную, бесполезную; и это чувство было адским мучением.

Он увидел Марию. Глаза её обращались к нему с любовию; скорый брак должен был соединить их навеки.

Лаская Марию, Антонио трудился над составлением талисмана: хотел поделиться с Марией выгодами, за которые заплатил душевным спасением, и вылил перстень, который подарил ей, открыв его тайную силу. «Отныне нахожусь я в совершенном твоём подданстве, – сказал он ей, – как всё земное, я сам подвластен этому перстню…»

На другой же день он нашёл Марию сидящею рядом с его соперником, на руке которого был магический перстень! «Что, проклятый чернокнижник, – закричал дон Педро, – попал в собственные сети?! Вон отсюда! жди меня в передней!»

Антонио исполнял у дона Педро самые тяжёлые рабские службы. «Ты слишком заглядываешься на жену мою, – сказал ему, наконец, Педро. – Я тебя отпускаю. Ступай и не останавливайся!»

Роковые слова! Антонио пошёл, но не мог уже остановиться; двадцать раз в продолжение ста пятидесяти лет обошёл он землю. Призывал смерть, но она была глуха к его молениям…

Здесь прерывалась рукопись. Дубровин терялся в догадках. «Как я глуп, – подумал он напоследок,– это перевод какой-нибудь из модных повестей».

Прошло несколько месяцев. Как-то у крыльца Дубровиных остановилась повозка.

– Марья Петровна, вы ли это? – вскричала Александра Павловна, обнимая вошедшую пожилую женщину. – Какими судьбами?

– Еду в Москву, моя милая, заехала с тобой повидаться. Вот тебе дочь моя, Дашенька, – прибавила она, указывая на пригожую девицу рядом. – Не узнаёшь? ты оставила её почти ребёнком.

Марья Петровна была давняя дорогая приятельница Дубровиных. Хозяева и гости сели.

– Какой у вас прекрасный дом, – сказала Марья Петровна.

– А чуть было не пошли по миру! – отвечала Александра Павловна. – Спасибо этому доброму Опальскому.

– И моему перстню, – прибавил Дубровин.

– Какому Опальскому? какому перстню? – вскричала Марья Петровна. – Я знала одного Опальского; помню и перстень… Да нельзя ли мне его видеть?

Дубровин подал ей перстень.

– Тот самый, – продолжала Марья Петровна; – я потеряла его тому назад лет восемь… Он напоминает мне много проказ!..

Дубровин передал ей свою повесть в том виде, в каком мы представляем её нашим читателям.

Марья Петровна помирала со смеху.

Вот как было дело: полк Опальского стоял некогда в их околотке. Марья Петровна была в то время молодой девицей. Опальский влюбился в неё и даже начинал ей нравиться, когда она заметила, что мысли его были не совершенно здравы: сочинения Эккартсгаузена (немецкого католического мистика. – Ред.) навели Опальского на предмет его помешательства. Всеобщие шутки развили несчастную наклонность его воображения; но он совершенно лишился ума, когда заметил, что Марья Петровна благосклонно слушает одного из его сослуживцев, Петра Ивановича Савина (дон Педро де ла Савина), за которого она потом и вышла замуж. Он решительно предался магии. Офицеры выдумали непростительную шутку: дворовый мальчик явился духом; Опальский в самом деле следовал за своею тенью – сзади его несли фонарь. Марья Петровна согласилась притвориться влюблённою. Он подарил ей таинственный перстень, посредством которого разным образом издевались над бедным чародеем: посылали его вёрст за двадцать пешком с каким-нибудь поручением…

Наконец, Марья Петровна над ним сжалилась, приказала ехать в деревню и жить как можно уединённее.

Всё объяснилось. Марья Петровна была донна Мария, а сам Опальский, превращённый из Антона в Антонио, – страдальцем таинственной повести.

– Возьмите же ваш перстень, – сказал Дубровин. – С чужого коня и среди грязи долой.

– И-и, батюшка, что мне в нём? – отвечала Марья Петровна. – Я колдовству не верю, а ежели уж на то пошло, отдайте его Дашеньке: её беде одно чудо поможет.

Дубровины знали, что Дашенька была влюб­лена в одного молодого человека, тоже страстно в неё влюблённого, но Дашенька была небогатая дворяночка; родные его и слышать о ней не хотели.

Тут прискакал посланный от Опальского за Дубровиным, который нашёл старика лежащего в постели. Он с чувством пожал руку Дубровина со словами:

– Кончина моя приближается. Вы, верно, заметили расстройство моего воображения… Благодарю вас: вы не употребили его во зло, как другие, – вы утешили вашею дружбою бедного безумца!..

Вошёл священник, за которым было послано, и Дубровин оставил их наедине.

– Он скончался, – сказал священник, выходя из комнаты, – но успел совершить обязанность христианина…

…По истечении законного срока пересмот­рели бумаги Опальского и нашли завещание. Не имея наследников, он отдал имение своё Дубровину, то называя его по имени, то означая владетелем какого-то перстня. Словом, завещание было написано так, что Дубровин и владетель перстня могли иметь бесконечную тяжбу.

Дубровины и Дашенька разделили поровну неожиданное богатство. Она вышла замуж и поселилась в соседстве Дубровиных. Оба семейства не забывают Опальского, ежегодно совершают по нём панихиду и молят Бога помиловать душу их благодетеля.

Автор: Евгений Баратынский

1830 г.
Сокращения сделаны редакцией.

Фото Shutterstock.com