«По ком звонит колокол», «Иметь или не иметь», «Праздник, который всегда с тобой», «Пятая колонна»… И, конечно же, «Старик и море». Люди не только зачитывались книгами Эрнеста Хемингуэя, занимая за ними очередь в 4 утра, но и внешне становились на него похожими. В июле исполнилось 40 лет со дня смерти американского классика.
Мы попросили известного публициста Генриха Боровика, друга писателя, рассказать о нем…
Эрнеста Хемингуэя все звали Папой. Когда мы возвращались с рыбалки, американский мальчик лет 15 закричал своему отцу: «Смотри, супермен приехал!» Хемингуэй всегда был большим для окружающих — и по росту, и по духу. Он был Папой для очень многих. Думаю, Папой его начали звать еще рыбаки в Кохимаре (место действия «Старика и море». — Ред.). Ну а как еще? Мистер Хемингуэй? Так это еще выговорить надо. А Папа — это и по-английски, и по-испански понятно.
С Хемингуэем мы познакомились в 1960 году, когда у Микояна был официальный визит на Кубу. Естественно, я мечтал побеседовать с Хемингуэем, хотя знал, что интервью он давать не любит. И все же надеялся, что мне удастся задать ему хотя бы два-три вопроса.
Микоян привез Хемингуэю в подарок три бутылки водки — тот относился к «этому делу» очень хорошо. Одна водка, помню, была «Горилка с перцем». Папа Хем схватил ее и начал искать штопор — тогда водка в СССР закрывалась еще настоящими пробками. Я взял из его рук бутылку и ударом ладони о дно выбил пробку. Писатель восхитился и, чтобы произвести ответное впечатление, встряхнул бутылку, запрокинув голову, влил в себя треть, побулькал в горле, покосился на меня — мол, как?
— и проглотил. Я изобразил полный восторг, хотя студенты Института международных отношений «проходят» это на втором курсе…
В конце вечера я обратился к Эрнесту Хемингуэю с просьбой ответить на два-три вопроса, и он сказал: «Да что такое два-три вопроса, Хенри! Вот океан немного утихнет после шторма, и я приглашу вас на рыбалку на весь день».
Как-то два французских журналиста написали, что писатель обворовал старого лодочника, — тот якобы рассказал ему сюжет «Старика и моря», а Хемингуэй переписал все в книжку и рыбаку ничего не заплатил…
Я не знал обо всем этом и с чистой совестью сказал: «Я был в деревушке Кохимар, и мне показали там старика, который говорит, что был прототипом вашего героя». Писатель возмутился: «Я с него не писал ничего! Он и рыбак-то никудышный! Просто, чтобы получить свои пять долларов от репортеров, сказал, что это он Старик». Хемингуэй рассказал затем, что «Старик и море» — это единственная книжка, которая писалась быстро и легко.
— Не помню, сколько дней, но очень быстро, — сказал он. — Утром я становился к конторке и с интересом ждал, как же дальше будет поступать мой Старик. Но до этого обдумывал я вещь 13 лет. Сразу, как произошел этот случай в Кохимаре, я решил написать рассказ. Однако понял, что не получится, и принялся изучать деревню. Это как у вашего Станиславского: актер, который произносит на сцене всего два слова, должен знать о своем герое все. А прототип… Правда художественного произведения должна быть сильнее правды жизни — художник соединяет все «правды», которые он встречает в жизни, берет свои знания и наблюдения и создает свою правду.
Как-то писатель показал мне листок бумаги, на котором были аккуратные колонки цифр. Совершенно серьезно он объяснил, что это его учет, — в конце каждого рабочего дня (Хемингуэй работал каждый день с 5 утра до часу дня) он подсчитывает, сколько слов написано. В среднем Эрнест Хемингуэй писал по 700–800 слов ежедневно. Но в какой-то день вышло только 208 слов. Рядом помечено: «Писал срочные деловые письма». Оправдывался перед самим собой! Писатель давно «продал самого себя в рабство самодисциплине», как он выразился. Ничто не могло заставить его не работать. Во время войны в Испании он сидел в Мадриде один в пустом отеле, под бомбами, и писал «Пятую колонну»…
На яхте он сказал: «Я понимаю, вы слышали, что я пью… Я хочу объяснить, почему это делаю. С утра пишу. Потом, чтоб перестать думать о том, что ты писал, выпиваю и тогда немного отдыхаю. А иначе можно сойти с ума — ты не перестаешь думать о том, что дальше герой будет делать, и что ответит она ему, а он ей…»
В 1955 году Хемингуэй сдал несколько готовых рукописей в банк и распорядился опубликовать их только после его смерти. Из-за этого в печати высказывалось много всякого рода догадок.
— Причина только одна, — объяснил мне писатель. — Я не знаю, сколько мне осталось жить. Я должен думать о своей семье, о том, чтобы обеспечить моих троих сыновей, родных после моей смерти.
Честно говоря, когда я впервые увидел Хемингуэя с его женой Мэри, этот брак показался мне, мягко говоря, очень странным. Она — как птичечка маленькая, суетливая такая… Журналистка. А у него были романы с Ингрид Бергман, с другими голливудскими звездами. Да и предыдущие три жены у него были красотками. Но потом, когда я познакомился с Мэри поближе, понял, что она — очень верный друг ему и по-настоящему его любит.
Во время нашей с ней встречи в Нью-Йорке в 1966 году я обратил внимание, что она может сгибать левую руку, а ведь тогда, в 1960-м, рука оставалась неподвижной — был раздроблен локоть во время падения. Мэри заметила мой взгляд и улыбнулась: «Да, сгибается. А врачи не надеялись». Руку ей спас Папа. Несколько лет подряд каждый день утром и вечером он массировал ее. Он был точен и неотступен, не было случая, чтобы пропустил хоть один сеанс. Хемингуэй говорил Мэри: «Будь храброй и верь в победу. Мы победим». И они победили.
Хемингуэя травили со всех сторон. Однажды он и Мэри сидели в баре, и вошел кореспондент какого-то американского журнала, подошел к Эрнесту: «Как я рад тебя видеть!» — и побежал к стойке купить бутылку… Но Хем сказал: «Ты знаешь, я не пью. Я на диете». — «На какой диете? Когда я вошел, ты держал стакан с выпивкой!» — «Нет, я на особой диете. Я не пью с дерьмом». Он всегда говорил правду и не боялся этого. За это завистники ненавидели его еще больше. Говорили, что он исписался, не платит налоги, предает своих друзей, что вся его военная биография — а он воевал против фашистов в Испании — выдумана и он просто сочиняет героические небылицы…
Он ведь сильный был человек, и, казалось бы, можно было наплевать на эти укусы… Но когда их так много и они так целенаправленны… Хемингуэй несколько раз пытался покончить с собой. Однажды он хотел выброситься из самолета, но не получилось — не открылась дверь. В 1961 году он застрелился. Его отец тоже застрелился, когда ему было 40 лет. Наверное, это была какая-то психологическая предрасположенность…
В конце жизни Эрнест сильно болел, подозревали, что у него лейкемия, рак крови. Потом диагноз вроде не оправдался, но чувствовал он себя все равно ужасно. На одной щеке у него были болячки, он просил меня: «Не снимайте меня с этого бока». Он облысел. Все думали, что у него роскошная шевелюра, а это были зачесанные сзади волосы… После нашей встречи в 1960 году Хемингуэй быстро уехал с Кубы. Он плохо себя чувствовал, переехав в Испанию, попал в психиатрическую больницу.
Если перечитать книги писателя, каждый герой его — это еще и физически крепкий человек, мачо. Эрнест Хемингуэй не мог быть немощным. Он сказал мне однажды: «Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля в лоб». Так сказал и так поступил.
Та наша совместная рыбалка была последней в жизни писателя, как рассказала мне Мэри Хемингуэй. Несколько раз я слышал от него «если успею», «если успею». Я придавал тогда этой присказке чисто бытовое значение. А потом, в 1961 году, когда он покончил жизнь самоубийством, эта фраза зазвучала совсем иначе.
Свежие комментарии