Сергей МАКЕЕВ

Вверху: портреты авантюриста работы его младшего брата Франческо (около 1750 года), Пьетро Лонги и И. Берка (1788 год)
Образ современного казановы создал Марчелло Мастроянни в фильме «Казанова 70»
Ален Делон сыграл влюбленного авантюриста в «Возвращении Казановы»
Один из последних фильмов по мотивам приключений знаменитого итальянца – «Казанова» 2005 года Лассе Хальстрема

Бесподобный соблазнитель Джакомо Казанова искушал европейцев фантастическими прожектами и чудесами, а женщин – любовными чарами.

Попытался он соблазнить и Россию…

Зимой 1764 года по накатанной дороге из Риги в Санкт-Петербург ехала карета-дормез, запряженная шестеркой лошадей. В таких «спальных вагонах» путешествовали только очень знатные и очень богатые господа, поэтому все уступали дорогу экипажу.
В дормезе с комфортом устроился известный авантюрист, венецианец Джованни Джакомо Казанова. Карета досталась ему по случаю и как нельзя более кстати: в ней он мог спать, растянувшись во весь свой немалый рост, мог отобедать и даже пригласить гостей.
Однако ехал Казанова не в лучшем расположении духа. До недавнего времени ему казалось, что к середине жизни, к своим сорока годам, он достиг почти всего, к чему стремился. Он, выходец из актерской семьи, теперь вращался высшем обществе, водил знакомство с вельможами и знатью; его принимали многие монархи Европы. Он научился добывать деньги из ничего, просто из веры простодушных людей в чудо. Он прославился как писатель, драматург, автор исторических и философских сочинений; он беседовал с Вольтером, состоял в переписке с выдающимися людьми своего времени. Масоны и розенкрейцеры считали его «посвященным» братом и снабжали тайными рекомендациями. Иногда госпожа Фортуна улыбалась ему, и он становился сказочно богат; тогда Казанова мог себе позволить роскошествовать, щедро одаривать любовниц, играть в карты «на удачу», а не ради наживы.

По натуре Казанова был прожигатель жизни, жуир (от французского «играть», «наслаждаться»), ценитель женщин (изредка – и мужчин), изысканных блюд и тонких вин, азартный игрок. Деньги не были его божеством, но он в них всегда нуждался, чтобы со вкусом тратить. Другое дело – слава, репутация «властителя дум»: они были необходимы Казанове для удовлетворения ненасытного честолюбия. Ему постоянно требовалось признание общества, одобрение авторитетов в науке, литературе и искусстве; он всякий раз торжествовал, побеждая за карточным столом, в дуэльных поединках и, разумеется, в «битвах Марса и Венеры».
Свои любовные похождения Казанова считал, если угодно, частью карьеры. «Моя жизнь — это моя плоть, моя плоть — моя жизнь, – утверждал он. – Всю свою жизнь служил я плотским радостям, и не было для меня занятия более важного». В любви и сексе Казанова был таким же исследователем, как в литературе и науке, он жаждал все испытать, изведать. Его любовницами и партнершами были женщины всех возрастов – от девочек до старух, и всех социальных категорий – от маркизы до служанки. Очень увлекали его монахини – он с трепетом отбивал невест у самого Бога, а самой легкой добычей он считал актрис, с которыми Казанова словно играл в одном спектакле. В интимной жизни для него не было запретного. Он практиковал секс с подругами, с сестрами, в экстремальных условиях (например, через решетку монастырской ограды); он подсматривал за чужими утехами и позволял наблюдать за своими, участвовал в оргиях, согрешил даже с собственной дочерью. Не избегал Казанова и «итальянской любви» – так называли тогда гомосексуальные отношения. Вероятно, он был любовником своего благодетеля, а затем приемного отца – венецианского сенатора Брагадина. В Турции венецианец и его приятель Исмаил на берегу озера подсматривали за лесбийскими играми двух обнаженных наяд, и оба так возбудились, что поочередно овладели друг другом.
Впрочем, случались в жизни Казановы и настоящие увлечения, и подлинная любовь. Однако случайных связей было куда больше, но он, как истинный сочинитель, умел представить их галантными приключениями.
Любовные победы были необходимы Казанове не только для «восторгов сладострастья», но и как постоянные подтверждения его неотразимости, превосходства, власти. Ему льстило, когда его сравнивали с Дон-Жуаном, но сам Казанова видел изъян такого сравнения. Дон-Жуан был рыцарем любви, он искал Прекрасную Даму в каждой своей возлюбленной, и всякий раз был разочарован, ибо идеал недостижим. Казанова искал не идеала, а удовольствий, частенько покупал их: и деньгами, и подарками, и услугами – протекциями, например. С другой стороны, Казанова был честнее с оставленными ими любовницами: одних пристраивал, других обеспечивал, и уж во всяком случае не бросал на произвол судьбы. А Дон-Жуан? Этот рыцарь обманом добивался любви, убивал соперников и безжалостно бросал своих жертв, разбивая их сердца и судьбы. «Еще неизвестно, кто из нас благороднее!» – мог сказать Казанова.

Когда изменяет Фортуна
Жизнь авантюриста только на первый взгляд легка и безоблачна. На родине Казанова был заключен в тюрьму, откуда после многочисленных попыток совершил побег; его часто преследовали в разных странах; ему не раз угрожали клинок или пуля. А чем платят за греховные удовольствия, известно – сластолюбца часто поражала, как он говорил, «венерина отрава, что растекалась по членам». Но могучий организм и природное жизнелюбие итальянца брали верх над невзгодами и болезнями. Казанова обычно пребывал в веселом настроении и с надеждой глядел в будущее.
И вот недавно он словно споткнулся...
Казанова посмотрел на окружающие заснеженные поля и леса. В этих диких краях не поймешь, какое время дня, – вечные сумерки. К месту припомнилась начальная терцина «Божественной комедии» Данте:
   Земную жизнь пройдя до половины,
   Я очутился в сумрачном лесу,
   Утратив правый путь во тьме долины…
Это приключилось с ним в Англии, всего год назад. Путешествие начиналось превосходно: приятные и полезные знакомства, посещение музеев и королевской библиотеки, короткий ненавязчивый роман. Казанову принял король Георг III, самолюбие авантюриста было удовлетворено. И вот в недобрый час он увлекся куртизанкой Шарпийон, что в переводе значит Злючка. Она была настоящей хищницей, но с мордашкой наивной девочки. Она и ее алчная мамаша с двумя тетушками обобрали Казанову дочиста, но, что сводило его с ума, злодейка-Шарпийон так и не отдалась ему! Их отношения превратились в ожесточенный поединок. В конце концов, посрамленный соблазнитель чуть не утопился в Темзе, и только вмешательство друга удержало его от самоубийства.
Вдобавок один мелкий аферист подсунул Казанове поддельный вексель. Поистине, вор у вора дубинку украл! Банкир сразу опознал в предъявленном векселе фальшивку, Казанове грозила виселица. Он быстро распродал все свое имущество, включая дорогие сердцу драгоценные безделушки, и бежал на континент.
«В тот день я закончил жить и начал умирать. Мне было тридцать восемь лет», – писал Казанова впоследствии. Сказано, пожалуй, излишне драматично. Но что правда то правда: с тех пор Фортуна ни разу не одарила его своей лучезарной улыбкой. Ему уже не удавалось проворачивать такие грандиозные авантюры, как организация лотереи во Франции или мистическое «перерождение» престарелой маркизы д’Юрфе. Теперь лишь за карточным столом он мог еще иногда сорвать банк. Одновременно, к сорока годам, он начал терять мужскую силу, и хотя жуировал напропалую, близость с женщинами уже не завоевывал, а только покупал. Притом его наложницами становились преимущественно совсем юные девочки.
Поразмыслив, Казанова решил искать постоянную службу. Прежде он испытывал отвращение к работе. Только в юности служил секретарем у кардинала, затем пытался начать военную карьеру, но бросил все, стал свободным художником и представлялся чаще писателем или, несколько высокопарно, «гражданином Республики Словесности». Но теперь обстоятельства вынуждали искать постоянного заработка. Конечно, он хотел достойного места: личного секретаря или советника при государе, а еще лучше какую-нибудь синекуру, почетную должность с твердым окладом, но без определенных обязательств.
Казанова задержался в Берлине и стал хлопотать о встрече с королем Пруссии Фридрихом II. Наконец, король принял его в парке Сан-Суси. Беседа развивалась в свойственной Фридриху походной манере: монарх задавал краткие вопросы и требовал четких ответов. Казанова постарался блеснуть широтой кругозора, представить себя специалистом во всем, чего касался разговор. Но король не позволил ему развить ни одной темы, сбивая с толку неожиданными вопросами. Вдруг, оглядев Казанову с ног до головы, Фридрих заметил: «А вы красивый мужчина». Намек был ясен, пристрастия короля известны. Казанова ответил шутливым тоном: мол, хотел произвести впечатление умом, а не мужской статью; для этого самого у Вашего Величества есть особая рота красавцев-гренадеров. Фридрих не любил, когда ему отказывали. И предложил Казанове жалкое место наставника в юнкерском училище. Авантюрист счел предложение унизительным и покинул Берлин в еще более мрачном состоянии духа.
И вот, запасшись рекомендательными письмами, вооружившись смелыми идеями, Казанова отправился в Россию. Он желал овладеть ею. Она виделась ему большой холодной женщиной, тоскующей по его жаркому темпераменту. Она должна была подчиниться ему!

Танцуя от печки
В ту пору Россия, в представлении просвещенных европейцев, простиралась за гра-
ницей цивилизованного мира. Но считалось, что, несмотря на суровый климат и дикие нравы, там можно сделать стремительную карьеру, потому что люди образованные и предприимчивые там большая редкость. К тому же в России надолго установилось «женское правление», императрицы одна за другой сменялись на троне, и многим казалось, что войти в доверие к императрице легче и, что греха таить, приятнее, чем к монарху. Поэтому авантюристы, как мухи на варенье, устремлялись в Московию. До Казановы в России побывали шевалье д’Эон (подробнее о нем в №6/2008), затем граф Сен-Жермен (в №7/2008) – этих двоих венецианец знал лично – и многие другие охотники за удачей.
Для пущей важности Казанова прибавил к своему имени титул «шевалье де Сейнгальт» (то была анаграмма его розенкрейцерского имени) и въехал в Санкт-Петербург утром 22 декабря 1764 года, в день зимнего солнцестояния. Позади была самая длинная ночь, и солнце над Невой сияло, как червонец, золотило купола храмов и шпиль Адмиралтейства. Вдобавок Казанова нанял квартиру на Миллионной улице. Все это венецианец посчитал счастливым предзнаменованием, и веселое настроение вернулось к нему.
В своей квартире он первым делом обследовал огромную по европейским меркам печь. Казанова оценил изобретательность русских, в особенности многоколенный дымоход и печную заслонку, позволявшие сберегать тепло. С такой печью можно себе позволить иметь щелястые двери и окна! Европейцы своими каминами, наоборот, отапливают небо, но зато у них не дует из окон и дверей.
Как и повсюду, где он бывал, у Казановы нашлось немало знакомых. День за днем венецианец наносил визиты, посещал театры, балы и парады, приятно проводил время в гостях за обедом и за картами, играя по маленькой. Невероятно общительный венецианец заводил все новых и новых друзей. Денег у него было немного, но, благодаря ежемесячному содержанию благодетеля Брагадина и местной дешевизне, Казанова не нуждался, нанял слугу и городской экипаж.
Особую роль сыграли конфиденциальные письма масонов к своим российским собратьям, именно эти рекомендации помогли Казанове завязать дружеские отношения с высокопоставленными военными и вельможами. Вскоре его принимали приближенные императрицы А.В.Олсуфьев, И.П.Елагин, С.К.Нарышкин. Недавняя наперсница императрицы Е.Р.Дашкова – венецианец называл ее по-своему «мадам д’Ашкова» – также пожелала познакомиться с Казановой и пригласила его в свое загородное имение. К тому времени Дашкова была уже удалена от двора, но она свела Казанову с Н.И.Паниным, воспитателем наследника Павла Петровича. Через этих придворных Казанова передавал Екатерине II свои проекты.
Надо сказать, что авантюристы бывают двух видов: явные проходимцы и, так сказать, честные рыцари Фортуны. Проходимцы откровенно обманывают своих жертв – чудесами, мистикой, обещаниями исцелений, предсказаниями счастливых номеров в лотерее, превращением свинца в золото. Честные авантюристы, хотя и добиваются того же – денег, высокого положения, – предлагают что-то взамен, чаще всего утопические планы, фантастические проекты. Их авантюризм заключается в том, что эти предложения либо утопичны, либо неосуществимы здесь и сейчас.
Казанова, особенно в начале своей карьеры, часто морочил людей каббалой, исцелениями, алхимией. Но в Россию он приехал как честный авантюрист. Он предлагал императрице собственный проект заселения и освоения пустынных территорий в духе философов-физиократов; организацию лотереи, вроде той, что он успешно провел в Париже семь лет назад; реформу календаря – переход с юлианского на западный, григорианский; совершенно практичный проект разведения шелковичных червей. Все это было не ново, когда-то опробовано, у кого-то заимствовано, но талантливо переработано. Казанова рассчитывал стать руководителем масштабного проекта, ну и распоряжаться выделенными средствами, конечно. А потом, глядишь, еще более приблизиться к императрице. Если не удастся овладеть августейшим телом, оттеснив братьев Орловых, то хотя бы стать наставником государыни, ее «вторым Вольтером». Получить бы аудиенцию, а там уж Казанова предстанет кем угодно: военным, министром, финансистом, инженером. Он был уверен в неотразимости своего обаяния, остроте ума и красноречии. Говорить с государыней они будут, само собой, по-французски. Казанова считал, что владеет этим языком в совершенстве; уверял, что это он в Париже ввел в оборот множество bons mots – словечек. (Некоторые французы были совсем другого мнения, посмеивались над «итальянизмами» и оговорками Казановы.)
В ожидании высочайшего ответа венецианец старался освоиться в России, обращался к простолюдину – мозик, к своему кучеру – шевошик. Вероятно, и они его называли как-нибудь вроде барин Казанов.

Сто рублей за девственность
Казанова пытался, по обыкновению, завести роман, но все как-то не получалось, и он сам себя утешал: мол, не за этим приехал. И вот как-то раз, прогуливаясь в Екатерингофе с офицером Зиновьевым, Казанова увидел крестьянку изумительной красоты. Она испугалась незнакомцев и скрылась в избе. Повесы вошли следом. В темной горнице находились отец, мать и дочь. Казанова распалился, девушка была как раз в его нынешнем вкусе: «Грудь ее еще наливалась, ей было всего тринадцать лет и не было приметно явственных следов созревания. Бела, как снег, а черные волосы еще пущий блеск придавали белизне». Сластолюбец переговорил с Зиновьевым, а тот перевел отцу: барин-иностранец хочет взять его дочь в услужение, с исполнением супружеских обязанностей. Отец почесал в затылке и ответил: «Сто рублёв. За девство». Цена была высока, но, учитывая, что в дальнейшем никакого жалования наложнице не полагалось, нужно было только кормить и одевать, то сделка выходила фантастически выгодной. Казанова вспомнил, во сколько ему обходились содержанки в Париже и в Лондоне, и охотно согласился. Кроме того, он обещал отпускать девушку по субботам в баню, а по воскресеньям в церковь. Когда уже ударили по рукам, отец вдруг потребовал: «Извольте удостовериться в целости и сохранности!» И Казанова тут же опытной рукой удостоверился.
С тех пор он зажил почти семейным человеком. Свою наложницу он назвал Заира – то ли в подражание модным романам, то ли оттого, что Заира произносится легче, чем Глафира. Одел он ее на французский манер, научил немного изъясняться по-итальянски.
Они, если и не полюбили друг друга, то чувствовали взаимную привязанность. Заира ревновала, когда друг-хозяин загуливал. Притом она любила гадать на картах, и ей всякий раз выпадало, что мил-друг ей изменяет.
В конце концов Казанова стал ее поколачивать. Вначале, как истинный демократ, он старался воздействовать на слугу и на Заиру только ласковым убеждением. Но вскоре согласился, что правы его русские друзья, говорившие ему: «Слова тут силы не имеют, убеждает только плеть. Слуга, рабская душа, почешет в затылке после порки и решит: «Барин меня не гонит, раз бьет, значит, любит, я должен верно ему служить». Впрочем, Казанова признавал и хорошие качества русского работника: «Нет в мире лучшего слуги, чем россиянин, неутомимый в работе, спящий на пороге господской опочивальни, дабы явиться по первому зову, всегда послушен, не перечит, коль провинится, вовсе не способен украсть; но он звереет либо дуреет, выпив стакан крепкого зелья, и этот порок присущ всей нации».
Господин и наложница трогательно примирялись, но не надолго. Один раз Казанова воротился домой на рассвете и едва успел увернуться от брошенной в него бутылки – Заира была в бешенстве, а на столе лежали раскинутые карты. И на этот раз они не солгали.
Накануне Казанова кутил в развеселой компании, в центре внимания мужчин была француженка ла Ривьер, приехавшая в Россию со своим любовником. Она зарабатывала тем, чем Бог наградил каждую женщину; куртизанка со смехом говорила, что все свои деньги хранит в карманах мужчин. Рядом с Казановой сидел белокурый красавчик Лунин, любимец одного вельможи. Лунин начал оказывать венецианцу недвусмысленные знаки внимания. В конце концов они уединились и нескоро вернулись в общую залу. Ближе к ночи началась оргия: ла Ривьер неутомимо услаждала нескольких мужчин, и только Лунин с Казановой, пресыщенные, сидели у огня. «Мы напоминали двух добродетельных старцев, кои снисходительно взирают на безумства буйной молодости», – вспоминал Казанова.
И все-таки в то утро Казанова поколотил Заиру и вдобавок бросил карты в огонь. Он рассудил, что карты наврали: он не согрешил с дамой. Валет не в счет.
Примирение состоялось очень скоро. Казанова должен был ехать в Москву и решил взять с собой Заиру. Она была ему так благодарна! Ну как не любить такого барина: он всегда сажал ее с собою за стол, а иногда и с гостями; он возил ее повидаться с родителями и всегда оставлял ее отцу аж целый рубль! Между ними не было нежных признаний, только однажды Казанова заметил: «По крайней мере, я в тебе уверен». В ответ Заира проворковала: «Это потому что я не б… какая-нибудь».

Путешествие из Петербурга в Москву
Майской светлой ночью 1765 года Казанова с Заирой выехал в Москву в своем дормезе, запряженном на этот раз четверней. Для этого путешествия он нанял извозчика, обещавшего домчать их за шесть дней и семь ночей – это считалось экспрессом, учитывая, что лошадей не меняли на станциях, давая им отдохнуть ночью. Венецианец не поверил вознице, но деньги уплатил вперед.
На одной из ночевок извозчик с сокрушенным видом пожаловался, что одна из лошадей не ест, а коли не поест, то и не побежит. Мужик целовал ее, уговаривал, тыкал мордой в кормушку, совал сено прямо в пасть – все без толку. «Ах ты!..» – взревел, наконец, извозчик, схватил дубину и начал охаживать лошадь по бокам, бил, пока сам не обессилел. И тут – о чудо! – лошадь доковыляла до кормушки и начала с жадностью жрать. Кучер осыпал скотину поцелуями и пустился в пляс. «Я подумал, что такое может случиться единственно в России, где палку настолько почитают, что она может творить чудеса», – вспоминал Казанова.
Извозчик сдержал слово, путешественники прибыли в первопрестольную, как было условлено. Остановились в хорошем трактире, заняв две комнаты, Казанова нанял городской экипаж, потому что заметил: город вольно раскинулся вширь, а улицы дурно вымощены. А ему предстояло множество визитов.
Казанова ни тогда, ни после не распространялся об истинной цели своей поездки в Москву. Делал вид, что путешествует ради собственного удовольствия. На самом деле, работала цепочка масонских связей: европейские братья рекомендовали его питерским, а те написали к московским масонам-мартинистам («мартышкам», как прозвала их Екатерина II). Масоны – это была сила, доброе слово, сказанное влиятельными братьями в Москве, могло аукнуться и в северной столице.
В первый же день Казанова развез письма и получил самые дружеские приглашения. Его радушно принимали с Заирой: «Хорошенькая, как ангелочек, она была утехой всякого общества, и никто не вникал, дочь она мне, любовница или служанка». За неделю он осмотрел в Москве все: храмы, памятники старины, Кремль, фабрики. Древняя столица ему очень понравилась. Часто по вечерам, вернувшись в трактир, он делал заметки для памяти: «Всегда буду помнить оглушительный перезвон колоколов, что слышал я на всех улицах, ибо церкви были на каждом шагу».
«Те, кто не видал Москвы, России не видал, кто знает русских по Петербургу, не знает их вовсе, ибо при дворе они во всем отличны от естественного своего состояния. В Петербурге все иностранцы. Горожане московские, в первую голову богатые, жалеют тех, кого служба, интерес или честолюбие понудили покинуть отечество, ибо отечество для них — Москва, а Петербург — источник бед и разорений».
«Я нашел, что женщины в Москве красивей, чем в Петербурге. Обхождение их ласковое и весьма свободное, и чтобы добиться милости поцеловать их в уста, достаточно сделать вид, что желаешь облобызать ручку. Что до еды, она тут обильная, но не довольно лакомая. Стол открыт для всех друзей, и приятель может, не церемонясь, привести с собой человек пять-шесть, приходящих иногда к концу обеда. Не может такого быть, чтоб русский сказал: «Мы уже отобедали, вы припозднились».
«Русские в большинстве своем суеверней прочих христиан. Я приметил, что особливо почитают они Николу-угодника. Они молят Бога только через посредство сего святого, образ коего непременно находится в углу комнаты, где хозяин принимает гостей. Вошедший первый поклон кладет образу, второй хозяину; ежели там образа не случится, русский, оглядев комнату, замирает, не зная, что и сказать, и вовсе теряет голову».
Однажды Заира уговорила Казанову пойти с нею в баню. Войдя в просторную мыльню, венецианец увидел, что здесь мозики и бабэ мылись вместе, поливали друг друга водой из шаек, а в парной на полатях хлестались вениками. Казанова убедился, что в бане, по русской пословице, все равны, даже мужчины и женщины. Он посчитал такой обычай свидетельством чистоты нравов. Удивительно, но в этой жаркой атмосфере и он не испытал ни малейшего возбуждения. Однако его задело, что ни один мозик не оценил прелестей Заиры!
Настало время возвращаться в Санкт-Петербург. Заира пригорюнилась: она бы вовсе не уезжала из Москвы – так ей здесь полюбилось. А главное, она понимала, что в Питере уже не будет, как сейчас. Здесь она всегда была рядом с господином, а там… Казанова тоже был не весел. Он думал о том, что в недалеком времени надо будет расстаться с Заирой. Но ему, в отличие от девчонки, постоянная совместная жизнь уже поднадоела. Он в который раз убеждался, что не в состоянии долго быть с женщиной – ни мужем, ни преданным любовником.

Заблуждения Казановы
Вернувшись в Санкт-Петербург, Казанова продолжал вести светскую жизнь, посещал друзей и знакомых. Лето в столице – это время парадов и смотров, которые почитались в высшем свете наилучшим развлечением. Венецианец тоже ездил на маневры в пригородах – смотр артиллерии со стрельбами, смотр инфантерии, смотр кавалерии. После каждого – грандиозный банкет.
Казанова продолжал докучать императрице проектами. А между тем, он совершил много ошибок, иные – задолго до путешествия.
Во-первых, он приехал в Россию незваным гостем, а русские этого не любят. Екатерина II в начале своего царствования в массовом порядке вербовала колонистов для заселения Поволжья и юга страны, предоставила колонистам щедрые льготы. Но массовый призыв себя не оправдал. Только основательные немцы закрепились в Поволжье. Зато множество сомнительного сброда осело в столицах и крупных городах, превратившись, в лучшем случае, в галантерейщиков, парикмахеров и скверных домашних учителей. Ко времени приезда Казановы массовую иммиграцию сменили индивидуальные вызовы, императрица лично приглашала иностранцев, преимущественно ученых. Приглашенный, будь то ученый или актер, даже признанный непригодным, получал из казны компенсацию дорожных расходов и некоторую сумму «отступных». Если бы Казанова только захотел, то мог бы подготовить почву для приглашения – присылкой своих книг, письмами, связями, теми же проектами. Но – самонадеянность подвела.
Во-вторых, все теплые места были заняты своими, уже доказавшими личную преданность. Система фаворитизма давно устоялась, чаще всего «в случай» попадали военные. Стать фаворитом помогала лишь Фортуна, личные качества здесь не имели решающего значения.
Даже за карточными столами ведущие места были распределены между местными профессионалами-шулерами. Вдобавок здесь не всегда платили карточные долги, вернее, карточный долг почитался священным только в среде игроков-дворян. Казанове оставалось только войти в шайку шулеров на правах «шестерки» либо играть по маленькой ради собственного удовольствия.
Наводя мосты к императрице, Казанова обратился явно не к тем людям – все это были если не оппозиционеры, то люди, уже не вызывавшие полного доверия. Ставка на масонские связи также не оправдала себя. Екатерина II настороженно относилась к тайным ложам. Позднее она сурово расправилась с московскими «мартышками», особенно с кружком выдающегося писателя-просветителя Н.И.Новикова, заподозрив братьев во вредном влиянии на наследника Павла Петровича. Попал под горячую руку и великий архитектор В.И.Баженов: Екатерина разглядела масонские знаки в декоре дворца в Царицыно, и этот шедевр русского зодчества остался недостроенным.
Не одного Казанову, многих европейцев вводила в заблуждение обманчивая ласковость императрицы, всегда любезной, никогда не выдававшей своего гнева. Сам Казанова видел, как «…государыня, входя, остановилась на пороге, скинула перчатки и протянула свои прекрасные руки часовым для поцелуя». Руку для поцелуя она подавала так часто, что приучилась брать нюхательный табак левой рукой, дабы кто-нибудь, прикладываясь к ручке, ненароком не чихнул. Ей целовал руку даже «протопапа» (протопоп, то есть), правда, после того, как она целовала его длань. А на приемах императрица целовалась щека-в-щеку со всеми благородными девицами, ей даже приходилось заново румяниться и пудриться… А на деле-то Екатерина была – кремень, действовала лишь иногда лаской, а чаще – таской. Уговорить, склонить, тем более подчинить такую женщину не удавалось никому. Российскую власть в послепетровскую эпоху кто-то остроумно окрестил «гинекократией». По этому поводу Казанова заметил: «Единственное, чего в России не хватает, – это чтобы какая-нибудь великая женщина командовала войском». Вероятно, он знал, что, решившись совершить переворот, будущая императрица и ее подруга княгиня Дашкова облачились в гвардейские мундиры.
Хорошо еще, что Казанова не пытался соблазнить императрицу «царской наукой» (так именовали здесь златоделанье, иными словами, алхимию), а также каббалой и прочими фокусами – Екатерина все это порицала.
Некоторые свои просчеты Казанова осознал уже тогда, ожидая развязки. Однако сделанного не воротишь, надо было продолжать игру. Тем временем близилась осень, Казанова уже подумывал об отъезде, но Елагин и Панин удерживали его, обещая ускорить встречу с императрицей.

Окончание следует

---

Сергей МАКЕЕВ: www.sergey-makeev.ru,
post@sergey-makeev.ru.