Мой план был таков. Мы входим за ограду, Эйнсли остается снаружи, в случае опасности он должен свистнуть один раз, если приблизится один человек, три раза, если их будет больше. В это время я, Смит и Браун отпираем дверь, входим и запираемся изнутри. Я остаюсь на первом этаже, а Смит и Браун поднимаются наверх, вскрывают дверь хранилища и забирают добычу. На случай отступления у нас будет веревочная лестница, чтобы спуститься через окно в сад позади особняка. Ну, и на этот раз мы решили взять пистолеты. А чтобы запутать следствие, я придумал оставить на месте преступления шпору со сломанной пряжкой: мол, преступник приехал и уехал верхом на лошади, его станут искать где-нибудь в округе, а не в городе.
Подготовка шла четыре недели. Наконец, вечером четвертого марта я оделся во все черное, напялил старый отцовский парик и треуголку, сунул пистолет за пояс, прихватил фонарь и отмычки и отправился на встречу со своей шайкой. Я был в ударе и напевал любимую песенку из «Оперы нищего» Джона Гея, которую часто давали у нас в Королевском театре:
В путь, друзья! Судьба зовет!
Час настал для нападенья,
Ну-ка, парни, прочь сомненья!
Добыча в руки к нам идет!
Мы дождались, пока сторож запрет дверь и уйдет, и тотчас приступили к делу. Входная дверь поддалась легко, все заняли свои места. Смит и Браун вскрыли дверь хранилища и очутились внутри. Каково же было их разочарование, когда они обнаружили там лишь две пятифунтовые банкноты, шесть гиней и несколько серебряных монет разного достоинства. Они продолжали поиски больше получаса, но так и не нашли потайного ящика кассира, в котором, как потом выяснилось, хранилось шестьсот фунтов!
Вдруг мы услышали, как кто-то отпирает входную дверь. Поскольку сигнал тревоги не прозвучал, мы предположили самое худшее. Я бросился на второй этаж и сразу к окну, следом за мной остальные, побросав отмычки, лом и маски.
Оказалось, это вернулся один из служащих, забывший какие-то бумаги, с которыми должен был поработать дома. Наш сообщник Эйнсли струсил и пустился наутек, забыв обо всем. Чиновник ничего не заподозрил, зашел в одну из комнат, взял нужные документы и спокойно вышел, заперев за собой дверь. Если бы мы затаились, то смогли бы продолжить дело, а потом уйти, не наследив. Но если бы мы столкнулись с чиновником нос к носу, то, несомненно, пристрелили бы его.
Однако что сделано, то сделано. На другой день мы встретились, поделили скудную добычу и разошлись по домам...
…Я был полностью уверен в своих сообщниках, не сомневался, что и этот неудачный грабеж сойдет нам с рук. Но, оказывается, Браун давно затаил недовольство. Денег мы добывали немного, а риск все возрастал. То, что мы взялись за пистолеты, значительно отягощало нашу вину: за вооруженное ограбление полагалась виселица. Последняя неудача толкнула Брауна на предательство. Газеты по-прежнему печатали обещание правительства: полное прощение сообщнику, если он выдаст всю шайку. И Браун, как Иуда, со своей долей в кармане отправился к шерифу. В ту же ночь были схвачены Смит и Эйнсли.
Весть о поимке ужасных разбойников уже наутро разнеслась по столице. Мне сказал об этом мой слуга, и я чуть не поперхнулся глотком кофе. Но взял себя в руки и стал размышлять: «Если я не арестован, значит, мое имя еще не названо. Вероятно, мои сообщники уверены, что я достану их и в тюрьме, а мое высокое положение и изворотливость помогут мне выйти сухим из воды». Нужно было во что бы то ни стало повидать их и заставить держать язык за зубами. И я отправился прямо в пасть льва – в тюрьму! Как член городского совета я мог входить в любое учреждение, но на этот раз свидание с арестованными воспрещалось всем категорически.
Весь день я провел в мучительных сомнениях, а к вечеру наскоро собрался и пустился в бега. И вовремя: моих подельников прижали хорошенько, и они назвали имя предводителя: «Декан Броди и есть главный злодей!» Им сначала не поверили, но после обыска у меня дома, когда обнаружили потайной фонарь, отмычки, маску и кое-что из награбленного, сомнений ни у кого не оставалось. Эдинбуржцы, вся Шотландия и Англия пережили потрясение, привычный мир словно опрокинулся с ног на голову.
Я был уже в Лондоне, когда вышли газеты с моим портретом и подробным описанием примет. Все же мне удалось сесть на корабль и отплыть в Голландию. Житье мое в городе Остенде было самое плачевное: я снимал тесную комнатушку над пивной, в кармане две гинеи, и весь мой гардероб на мне. Я писал кузену и друзьям с просьбой выслать денег.
Однако пассажиры на корабле опознали меня и сообщили английским властям. Мои письма были перехвачены, установлен мой адрес. Англичане запросили голландцев о выдаче, и, в конце концов, я был арестован и отправлен в тюрьму Эдинбурга.
Суд начался 27 августа 1788 года. Зал заседаний был набит битком, площадь перед зданием суда запружена толпой народа, для поддержания порядка на помощь полицейским был прислан пехотный полк. Меня судили сплошь одни лорды, а возглавлял суд лорд Браксфилд, прозванный «судьей-вешателем». Я знал, что пощады мне не будет, но оделся щеголем и держался молодцом. Мой адвокат Генри Эрскин, лучший в городе, вился ужом, цеплялся к каждому слову обвинителя; моя верная любовница Энни Грант пыталась составить мне алиби; но все попытки защиты провалились. Улики и признания сообщников были неопровержимы. Судей особенно возмущало то, что я, человек из высшего общества, предал идеалы добропорядочности, опорочил имя джентльмена. Лорда Браксфилда особенно возмутило, что я отправился на последнее дело в отцовском парике. Чудак! Да я бы надел и его судейский парик, не будь он так приметен!.. В общем, меня и Смита приговорили к повешенью, Эйнсли – к каторжным работам, а предатель Браун получил прощение.
В камере смертников я был прикован цепью к стене, правда, достаточно длинной, чтобы я мог садиться к столу и писать письма. Я разослал их во множестве, в том числе влиятельным господам, но никто не вступился за меня. Время тянулось томительно, от скуки я расчертил пол на клетки и играл в шашки – правая рука против левой.
В ночь перед казнью мне мешали уснуть плотники, стучавшие молотками – они готовили виселицу. Она была, можно сказать, чудом техники: платформа эшафота опускалась, и палачу даже не требовалось выбивать скамью из-под осужденного, он сам собою оказывался повешенным. По странному стечению обстоятельств я чуть не оказался строителем этой смертельной машины, но в тот год деканом был мой конкурент, поэтому он и перехватил городской заказ на строительство виселицы.
Утром первого октября я написал письмо судье: «Милорд! Прошу дозволения, чтобы мое тело сразу после казни было передано моим друзьям для погребения и ни в коем случае не оставалось в тюрьме. Прошу удовлетворить мою предсмертную просьбу». Почему я просил об этом «вешателя», спросите вы?
Когда надеяться уже не на что, остается еще вера в чудо. В Эдинбурге практиковал тогда французский врач Дегравер, обещавший исцеления от любых недугов. Он уверял, что знает тайные места на теле человека, где нужно сделать надрезы, и его искусное кровопускание оживит даже только что скончавшегося. Многие считали его шарлатаном, но кое-кто верил. Я пригласил Дегравера к себе в камеру смертников. Он убедил меня в том, что спасение возможно, и привел известный случай с повешенной Мэгги Диксон – ее сразу вынули из петли, положили в телегу и увезли, а по дороге от тряски она очнулась. Так она осталась жива и свободна – у нас, как известно, дважды не казнят.
Днем, перед самой казнью, я был в добром расположении духа и даже насвистывал мелодию из «Оперы нищего». Площадь вокруг эшафота была заполнена людьми, говорили, что собралось тысяч сорок. Судьи явились в мантиях, офицеры в парадных мундирах, ну и я – краше всех. Непрерывно звонил колокол. Я сам распустил шелковый галстук и надел пеньковый. Что-то не заладилось в механизме, и рабочие полезли под пол чинить. Я заметил в толпе знакомых и успел переброситься ними парой острот по этому поводу. Наконец, платформа пошла вниз, а я вверх…»
Стивенсон хотел спросить, что же произошло потом, но его душил кашель, на платке, приложенном к губам, показалась кровь. Все плыло перед глазами, незнакомец таял и удалялся. Теряя сознание, Стивенсон услышал – или ему пригрезилось? – последние слова:
«Я не Лазарь, а Дегравер не господь бог… Разве что вы, сэр, силой своей фантазии воскресите меня. Может быть, в другом обличье…»
Иногда Броди возвращаются
После казни Уильяма Броди минуло без малого сто лет, его подлинная история была почти забыта. С тех пор на свет явилось много еще более жестоких и дерзких преступников. Но вот легенда о джентльмене-оборотне продолжала жить, обрастая все новыми подробностями. Говорили, например, что врач-иностранец вставил в горло Броди серебряную трубку, благодаря чему повешенный выжил, и его видели там и тут…
Образ таинственного Броди тревожил воображение Роберта Льюиса Стивенсона, как и все детские страхи болезненного ребенка. Он часто вспоминал рассказ странного незнакомца в эдинбургской таверне.
Свежие комментарии